Якутская история

Увидев «Таню», критики ахнули чуть не хором: знаковую пьесу социалистического реализма поставил Александр Пономарев — специалист по русскому авангарду начала ХХ в. и лауреат «Золотой маски» 1999 г. в категории «Новация». Это он как, спрашивали друг друга театральные обозреватели, издевается или всерьез?

Издеваться над «Таней», по-моему, совершенно ни к чему: это одна из лучших советских пьес. Арбузов написал ее в 1938 г., но после войны, как известно, сделал новую редакцию. В РАМТе поставили первый вариант — тот, который играла в Театре революции Мария Бабанова и где в финале героиня находила счастье не с мудрым советским руководителем, а со сказочным якутским охотником. Пономарев пообещал показать «самую романтическую историю любви в отечественной драматургии» — и это почти правда: история воспитания чувств вышита у Арбузова по пушкинской канве («Итак, она звалась Татьяной…» — напоминает театр в программке, а во втором действии вывешивает портрет классика на фикус: на дворе 1937 г. — всенародно отмечаемый юбилей смерти поэта). Если понимать задачу советского автора как мифотворческую, «Таня» — эталонный текст соцреализма, призывавшего «брать лучшее из классического наследия» и ставить на службу новой эпохе. Соединив пушкинские мотивы с мифом советской женщины («трудовым по преимуществу», как писала критик Майя Туровская), пьеса Арбузова идеально выполнила этот соцзаказ. Напомню: в первом действии героиня терпит крушение иллюзии индивидуального счастья (узнает, что муж любит другую, затем теряет ребенка, умершего от дифтерита) , во втором — преодолевает личную драму, включившись в новое — коллективное — жизнестроительство (заканчивает брошенный когда-то мединститут и в финале спасает ребенка бывшего мужа, отважно пройдя сквозь метель на дальний таежный прииск). Самоотречение героини Арбузова аналогично выбору пушкинской Татьяны: «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Однако этот другой — весь советский народ, поэтому финал неминуемо оптимистичен: Таня обретает и личное счастье.

Меня совсем не удивляет, что про «Таню» вспомнил именно Александр Пономарев — авангардист, экспериментатор etc. Если принять во внимание, что новейшая история искусства (см., например, книгу Екатерины Деготь «Русское искусство ХХ в.») считает соцреализм продолжением авангардного проекта 1910 — 1920-хх гг., то после Введенского, Хармса и Крученых режиссера вела к Арбузову совершенно прямая дорога.

В этом смысле успех спектакля зависел не только от точной актерской интонации (роль Тани превосходно сыграла недавняя выпускница РАТИ Дарья Семенова) , но и от деликатности остраняющего жеста: игра должна быть, во-первых, не груба и не нарочита, а во-вторых, иронична ровно в той мере, которая не помешает рассказать романтическую историю так, чтобы вызвать живую и простодушную реакцию зала, искренне сопереживающего героине. Иначе говоря, здесь не годился соц-арт, пародийно обыгрывающий клише официального советского искусства.

В духе соц-арта, впрочем, сделано несколько сцен (спектакль про Чапаева на прииске «Роза» и комичный таежный интернационал: китаец, кавказец и еврей на станции в окрестностях мифического Стальграда), а кроме того, декорации и костюмы Елены Мирошниченко: большие снежинки со вписанными в них пятиконечными звездами, игрушечный шпиль башни Кремля, тяжелые красные портьеры, орден на белом меховом воротнике ударницы соцтруда Марии Шамановой (Наталья Чернявская), наконец, восхитительно огромная розовая роза, висящая над сценой в финале словно некий символ нисходящей на героев благодати.

Эта сценическая деталь, разумеется, иронична («Прииск „Роза”», — догадалась Таня, подняв глаза к колосникам), но при этом Пономарев совсем не иронизирует над заложенным в пьесе пафосом радикального обновления. Хотя бы потому, что это и есть пафос любого авангарда. Будь я советским критиком, написал бы, что в спектакле «Таня» режиссер Пономарев верен себе.