«Итак, она звалась Татьяной…»

Александр Пономарев поставил арбузовскую «Таню» с точным чувством времени — этого и того, когда была написана знаменитая пьеса Алексея Арбузова. Отличная репертуарная идея. Театр последнего десятилетия, переживающий самые разнообразные метания, давно тоскует по простым и ясным театральным ценностям: подлинности игры, живому драматическому слову, яркой режиссерской фантазии. Александр Пономарев вчувствовался в 30-е годы так, точно пережил их сам. В каждом из нас есть эта подавленная память предков, смешанное чувство любви и ненависти к самой счастливой и самой страшной эпохе в новой российской истории. «Когда наши дедушки и бабушки были молодыми, веселыми, влюбленными, бесшабашными и наивными», — говорит об этом времени режиссер. Летом в Крыму забредешь случайно в какой-нибудь обветшалый сталинский санаторий с колоннами и кипарисами, и точно видятся на веранде центральной усадьбы волшебные тени танцующих танго. Белые кофточки, парусиновые туфли. Что было за страшным и помпезным фасадом эпохи, как они любили, чувствовали, чего по-настоящему хотели — прошлое наших бабушек и дедушек все сильнее обжигает воображение.

У Пономарева есть удивительная способность слышать стиль, атмосферу и особое дыхание той пограничной эпохи, когда Серебряный век со всего размаха врезался в революцию. Страшные переломы судеб, тахикардия времени, несовпадение атмосфер, ритм и размер кровавого ужаса, рядящегося в карнавальные праздничные костюмы — все это Пономарев исследовал в абсурдистском театре Хармса, Введенского и Крученых, в трагическом — Велимира Хлебникова. Только тогда (на границе 80-х и 90-х годов) его высоколобые, исполненный эрудиции «Нос», «Настоящее», «Елизавета Бам», «Зангези», «Победа над солнцем» радовали лишь посвященных.

Обратившись в «Тане» к эстетике 30-х годов, он обрел отклик широких зрительских масс. На первый взгляд «Таню» в РАМТе легко можно принять за драматический аналог «Норд-Оста». И категорически ошибиться: в ней торжествует ровно противоположные пафос и смысл. Энтузиазм молодых строителей социализма, впрочем, как и любой энтузиазм, подвергнут у Пономарева тонкому анализу. Не случайно он называет свой спектакль «Таня. Первый вариант». Он ставит почти без купюр тот самый вариант 1937 года, который Арбузов посвятил Марии Бабановой. Она играла его на премьере 1939 года в Театре Революции, а потом он был переписан дважды — после войны и в 60-е годы. Тот самый вариант, который почти лишен всякого пафоса.

В нем страстная Таня, пережив предательство любви и смерть сына, открывается навстречу новому чувству. Ее настигает внезапная и сильная любовь к охотнику Игнату Соколову. Поначалу он является этаким алтайским богом в московскую квартирку Тани — огромный, с хвостом черных волос, прямо из тайги, похожий на сибирского шамана. Он и ведет себя в спектакле как шаман — говорит басом, и все что-то чудесное, далекое от пафоса строителя коммунизма: «Охотник должен молчать — тогда он слышит тайгу». А его любовь к Тане и вовсе полна чудес: в белом пространстве второго акта над сказочной колыбелью спасенного Юрки он расскажет ей сказку о своем любящем сердце, которое через много лет также будет биться любовью к ней. Таня отзывается на это шаманское камлание и, легко простившись с Германом, которого любила больше всего на свете, уходит со своим охотником в сибирскую тайгу.

Пономарев внимательно прислушивается к голосам этого давнего текста, и различает в нем тихую, но ясную тему — в мире, где всем положено мечтать, где все горят энтузиазмом, появляется существо, совершенно частное, верное только своему чувству. Он эту танину частность и беспафосность всячески преувеличивает, возводя ее миф к пушкинской героине. «Итак, она звалась Татьяной…» — называет он первый акт. Эта Татьяна если и поет бравые советские песни, то — с легким смущением. Зато главный музыкальный лейтмотив — Шотландская песня Бетховена про ожидание милого-любимого — выходит у нее тихо, но страстно, как могла бы спеть пушкинская Татьяна.

Дарья Семенова, выпускница РАТИ (курс А. Гончарова) — обладательница настоящего драматического дара. Об этом не догадываешься вначале: играет хоть и обаятельно, легко, но слишком оживленно, почти по-тюзовски. Зато к финалу первого акта, когда умирает ее Юрка, она вызывает сострадание совсем не мелодраматического свойства. Дарья Семенова играет знаменитую бабановскую героиню, может быть, не столь ярко, но не менее значительно: она из другого мира, в ней есть достоинство и аристократизм большой породы, верность, мужество и смирение. Ее духовная и реальная биография угадываются вполне отчетливо: она принадлежит «бывшим», чье сопротивление тихо, но стойко. Это сопротивление — в отсутствии пафоса, которым переполнено время: «У тебя мечты нет, — говорит ей бабушка (чудесная Татьяна Шатилова, смешно крестящаяся на портрет Сталина). — А нынче у каждого в сердце — мечта».

Пономарев обустраивает эту оппозицию с таким же вкусом и отсутствием пафоса. Московская квартира юных молодоженов, двери, коридор, шкаф, клетка с вороном, большой балкон, выходящий прямо на Красную площадь. «А из нашего окна площадь Красная видна», и она в самом деле видна — торчит зубцом Кремлевской стены. «Нам нет преград ни в море, ни на суше»… Публика благодарно радуется узнаванию — жива ностальгия по старым фильмам. И сама комнатка придумана как игрушечная — с перспективой, скошенными стенами и углами. И компания, окружающая молодых, такая оттудошняя — статная и стройная женщина-героиня Шаманова (Наталья Чернявская) или четыре гостя-энтузиаста в белых рубахах и парусиновых туфлях…

Точно советский фарфор расписывают Пономарев с художником Еленой Мирошниченко свою композицию. Стилизуют театрально и эффектно: все зеркало сцены окаймлено красной, с соответствующим рабоче-крестьянским узором, тканью. Эта рамка раздвинется в самом конце. «И снится чудный сон Татьяне» — называется весь второй акт. Он и придуман как сон прекрасной юной женщины. Все в нем полно белого цвета, фантастическая сибирская станция обнаруживает в себе самые невероятные метаморфозы: буфетчик-китаец превращается в Петьку, кавказского вида начальник станции — в Чапаева, одна из девушек-комсомолок — в Анку-пулеметчицу, есть там и свой Фурманов. В этой смешной фантасмагории портрет Пушкина (ведь наступил юбилейный 1937 год, за который в первом акте пили молодые Татьяна и Герман, которого стильно и «вкусно» играет Степан Морозов) окончательно обнаруживает подлинную биографию Татьяны. Веселыми шагами, с милыми театральными шутками, исполненными художественного вкуса, движется спектакль к сказочному своему финалу, в котором исчезнут все декорации, раздвинутся красные шелка и посередь белого-белого останется маленькая хрупкая Татьяна. Один на один со своим сном. А потом за ней придет сильный сказочный охотник, превращенный во второй редакции в советского руководителя, и уведет в тайгу, в свободу.